– Опускай сюда свои поганые … . !
– Не могу, – прошептал Януш, испытывая тошноту и страх.
Циммерман грубо подтолкнул Януша к столу, поставил вплотную к ящику и с силой прихлопнул его.
Нечеловеческая боль раскаленными шаровыми молниями пронзила Януша до мозга костей. Он пронзительно закричал не своим голосом. Словно тысячи ножей пронзили его. От чудовищной боли померкло сознание.
Наступило избавительное беспамятство. Януш упал лицом вперед, все еще корчась от нестерпимой боли.
– Вот это да, господин майор! – пришел в восхищение Вилли. – Я думал, что сдохну от смеха, когда…
– Приведи его в чувство и развяжи, – закричал Циммерман в бешенстве.
– Будем брать его жену? – с вожделением спросил Вилли. – Перед отправкой, в Смоленск я мог бы с ней, с вашего разрешения…
– Его жена останется дома, – ответил Циммерман и посмотрел на лежавшего без чувств Януша, голое тело которого все еще конвульсивно дрожало. – Этот человек ужасно боялся, но не проговорился. Это настоящий парень…
Януш очнулся в подвале. На полу валялась его одежда, которую Вилли и Хорст швырнули вслед за ним. Мальпа помог ему одеться.
– Ты думаешь, что меня действительно отправят завтра? – спросил Януш.
– Похоже, так, – ответил Мальпа. – Они вернули одежду, а это хороший признак. Все говорит за то, что ты держался молодцом. Возможно, отправимся вместе. Вдвоем в концлагере будет легче.
– А как он поступит с моей женой? Неужели выполнит свою угрозу?
– Все может быть. От Циммермана не жди добра. Но ты не должен думать об этом. Тебе надо думать о самом себе. Все свои силы направь на одну единственную цель: выжить и быть свидетелем, когда наступит час возмез– дия. Хотел бы я быть вместе с тобой. Вместе мы, пожалуй, выдержали бы.
Но их надежды не сбылись. Открылась дверь, и вошли четыре эсэсовца.
– Мальпа! – раздался повелительный голос.
– Все кончено, – произнес Мальпа. – Я не поеду с тобой, Януш. Всего хорошего. Не забывай, что я говорил тебе.
– Что все это значит? – спросил Януш.
– Их четверо, – ответил Мальпа. – Это не допрос. Это исполнение приговора.
– Мальпа, – повторили нетерпеливо. – Да, да, иду, – проговорил Мальпа. Он поднялся и пошел к двери. Мелькнула его худая фигура. Дверь быстро захлопнулась.
Не прошло и пяти минут, как вблизи прозвучал короткий залп. Януша бил озноб.

Стефан пытался успокоить себя. Зачем ей обманывать его? Она ведь всегда была холодна и неохотно принимала его ласки. Обычно она отодвигалась от него. А если и не противилась его желаниям, то отвечала на них сдержанно, закрыв глаза и недовольно сжав губы.
– Да бросьте, черт возьми! Ведь Стефану все известно не хуже нас. Еще кровать не успеет остыть после него, а немец уж тут как тут. Стефан хитрее, чем кажется. Он закрывает на все глаза и делает вид, что ни о чем не догадывается. А сам уплетает мясо и пирожки, пьет кофе и, может быть, русское шампанское.
– Как вы могли дойти до такой низости?! – воскликнул Стефан. В нем все клокотало. Он понимал, что ведет себя трусливо и глупо. Он сносил все. лишь потому, что не умел сопротивляться. Но не вступиться за честь Ванды он не мог. Любовь к ней была настолько велика, что и теперь, через два с половиной года совместной жизни, он был готов целовать землю, по которой она проходила. Ее стройная фигура всегда глубоко волновала его. Он готов был плакать от радости при одной мысли о том, что когда нибудь она подарит ему сына. А еще лучше дочку, похожую на нее. Но если она… если она осмелится попрать в нем то единственное и прекрасное, что? возвышало его над другими, его безмерную любовь, то он…
Ему хотелось крикнуть им в лицо: «Вы и не представляете, как она любит меня, как целует по утрам, провожая на работу, как ласкает усталого, когда прихожу домой… « Хотелось крикнуть, но… в действительности ничего подобного не было. Страшное сомнение, закралось в душу. Проклятие! Что они привязались к нему?
– А ты поезжай домой да посмотри сам, – послышался снова подначивающий голос.
– Бьюсь об заклад, в своем курятнике ты найдешь чужого петуха!
– Нет уж, лучше не езди, Стефан! А вдруг там большой и сильный петух?
Стефан бросил молоток. Губы дрожали. Он чуть не плакал, но, к счастью, сдержался и проглотил обиду. Ему не хотелось оставаться посмешищем на всю жизнь. Он жаждал уважения и завидовал каждому, кто казался настоящим мужчиной.
– А вот и поеду! – воскликнул Стефан. – Поеду и посмотрю, как там у нее дела.
Он направился в барак за своим пальто.
– Эй, Яворский, ты куда? – окликнул его надсмотрщик.
– У меня заболел живот, – ответил Стефан. – Еду домой. – И вызывающе добавил: – Там моя милая женушка приготовит мне что нибудь вкусненькое, а вы оставайтесь здесь на холоде.
– Твоей жене есть о ком позаботиться, – равнодушно бросил надсмотрщик. – Иди работай, иначе я удержу с тебя дневную зарплату.
– Удерживай, – ответил Стефан, вошел в барак и вскоре вернулся в пальто. .
– Хлеб с мясом я оставляю здесь, – сказал он с вызовом. – Дома у меня достаточно.
Стефан неторопливо вышел из лагеря, стараясь не слышать язвительных насмешек, несущихся вслед. Отойдя подальше, он бросился бежать к маленькой станции.
Сначала его не хотели впускать в поезд. Он сказал, что болен. Ему поверили, так как он действительно выглядел больным: бледный, со слезящимися глазами, с каплями пота на лбу. Он вошел в вагон. В этот полуденный час в нем находились почти одни немцы.
Стефан прислушивался к стуку колес и к биению своего сердца. Он смотрел на родные заснеженные дали, чувствовал, как утихает волнение, и уже жалел, что поддался первому порыву. Ванда, конечно, занимается хозяйством. Она, наверное, уже готовит для него ужин. Что же ей сказать? Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда она, возможно, пожалеет его и приласкает так, как он видел часто в своих мечтах.
Беспокойство сюда вернулось, когда он вышел на маленькой станции Хржанов и зашагал по скользкой укатанной дороге к дому. Здесь все знали друг друга, как обычно в деревне. Почему же прохожие так странно смотрят на него? Что в их взглядах – насмешка, любопытство, презрение или злорадство? Он ускорил шаг. Вот и его ветхий домишко, стоящий в саду, огороженном частоколом. Под снегом гряды, на которых он сажал картофель и овощи.
Сердце снова учащенно забилось, во рту пересохло. Он жалел, что пришел. А вдруг все это правда? Что тогда делать? Что сказать? Уж лучше бы не знать такой правды!
У него не было ключей, но он передумал стучать в дверь, решив обойти сначала вокруг дома. Шторы на окнах кухни были задернуты, а дверь на черный ход заперта.

«Вот как! – мелькнуло в голове Стефана. – За работу на стройке я тоже должен благодарить шкопа. Видно, вся эта история началась уже давно». Ему хотелось рвать и метать, ругаться на чем свет стоит. Но ничего подобного он не делал, а стоял молча, опустив руки.
– Слышишь, Стефан, – сказала Ванда. – Эрих хочет подыскать тебе место получше. Он может все сделать, слышишь? Эрих занимает очень высокий пост в тайной полиции в Кракове, а сюда регулярно приезжает по делам.
«Наверное, в Освенцим, – подумал Стефан. – Эта откормленная свинья явно из банды палачей, которые… «
– Можно назначить его надзирателем в Освенцим, продолжал шкоп, избегая обращаться непосредственно к Стефану. – Заключенных водят на строительство дороги и в каменный карьер. Надо следить за этими скотами, чтобы не лодырничали. Ему будут хорошо платить, если я скажу.
– Слышишь, Стефан? – снова спросила Ванда. – Эрих незлопамятный. Он хочет тебе помочь, и ты должен благодарить его за это.
«Незлопамятный! – с ожесточением повторил про себя Стефан. – Можно подумать, что не немец, а я виновен во всей этой грязной истории».
– Я отблагодарю его, – буркнул Стефан, еще раз посмотрел на револьвер, лежавший на полу, и замолчал, зная, что на месть не решится.
– Можно устроить его и в лагерь, – продолжал Эрих. В его голосе прозвучала скрытая угроза, от которой Стефана бросило в дрожь.
– Стефан очень благодарен, – торопливо вмешалась Ванда. – Он все понимает.
«Я трус, – думал Стефан. – Самый обыкновенный, вонючий трус».
– Приготовь свою фотокарточку. – сказал Эрих Стефану. – Завтра я принесу тебе удостоверение, и послезавтра можешь приступать к новой работе. Рад, что ты покладистый парень. Я не буду тебе в тягость. Постараюсь приходить сюда в твое отсутствие. Правда, по субботам и воскресеньям я буду здесь. Но через каждые две недели по субботам ты будешь занят, а по воскресеньям можешь куда нибудь съездить. Билетами я тебя обеспечу. А теперь уходи, я охотно поговорю с тобой в другой раз. И немец обнял Ванду, чувствуя себя полным хозяином.
Стефан вышел из комнаты, спустился вниз и сел в душной кухне. Он думал о том, что делали теперь его красавица жена и жирный, отвратительный, надменный шкоп. Там, наверху, он чувствовал себя беспомощным и ничтожным, не мог противиться силе немца, не мог поднять руку на Ванду, такую красивую и все еще любимую им. С глубоким стыдом он признавался себе, что готов удовлетвориться крохами, остававшимися после «господина Эриха».
Но в то же время ему хотелось совершить что то необыкновенное, героическое. Что то такое, что привлекло бы всеобщее внимание, возвысило его в собственных глазах и в глазах окружающих.
Он мечтал убить Гиммлера. Или даже самого Гитлера! Тогда весь мир был бы благодарен ему. Ванда бросилась бы к его ногам и стала молить о прощении.
Но, черт возьми, у него даже не хватило смелости убить ту жирную свинью. Жалкий трус…
Стефан нашел свою карточку, положил ее на стол и сел к печке, в которой ярко пылал уголь, полученный все от того же Эриха.
Он закрыл лицо руками и заплакал.