Все персонажи вымышлены, любые совпадения с реальными людьми случайны.

Дверь кабинета одесского варьете "Шахновотека" открылась, и капельдинер втащил толстую пачку только что напечатанных дополнительных афиш. На зелёных листах крупными красными буквами было напечатано:

Сегодня и ежедневно в нашем варьете сверх программы:
ПОЛКОВНИК МОЗУР
Сеансы милицейской магии с полным её разоблачением

Директор варьете Евгений Сурков, отойдя от афиши, наброшенной им на макет, полюбовался на неё и приказал капельдинеру немедленно пустить все экземпляры в расклейку.
- Хорошо, броско, - заметил Сурков после ухода капельдинера.
В то время, как над головой директора вспыхнула и замигала красная лампочка, возвещая начало антракта, вошел курьер и сообщил, что приехал милицейский артист. Директор отправился за кулисы, чтобы принимать гастролера.
В большую уборную из коридора, где уже трещали сигнальные звонки, под разными предлогами заглядывали любопытные. Прибывший оказался крепкого телосложения брюнетом с длинными, спадавшими до плеч волосами. Но удивительнее всего был спутник милицейского мага: внушительных размеров овчарка с умными глазами, которая, войдя в уборную на задних лапах, совершенно непринужденно села на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы.
Сурков постарался изобразить на лице улыбку, от чего оно сделалось кислым и злым, и раскланялся с безмолвным магом, сидящим рядом с котом на диване. Весьма принужденно и сухо Евгений осведомился о том, где аппаратура артиста.
– Алмаз вы наш небесный, драгоценнейший господин директор, – ответил маг, – наша аппаратура всегда при нас. Вот она! Айн, цвай, полицай!
Неожиданно поднявшись с дивана, пёс на задних лапах подошел к подзеркальному столику, одной передней лапой взял нож, другой схватил лежащую на столе булочку, разрезал её пополам, поместил между двумя половинами ломоть колбасы, отправил всё это в пасть и гримировальной тряпкой вытер морду.
Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, а гример восхищенно шепнул:
– Ай, класс!
Тут в третий раз тревожно загремели звонки, и все, возбужденные и предвкушающие интересный номер, повалили из уборной вон.
Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала красноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели занавеса предстал перед публикой полный человек с бритым лицом, в помятом фраке и несвежем белье. Это был хорошо знакомый всей Одессе конферансье Михайло Голубовский.
– Итак, граждане, – заговорил Голубовский, улыбаясь слегка глуповатой улыбкой, – сейчас перед вами выступит... – тут Голубовский прервал сам себя и заговорил с другими интонациями: – Я вижу, что количество публики к третьему отделению еще увеличилось. У нас сегодня половина города! Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: "Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города". А он мне отвечает: "А я живу в другой половине!" – Голубовский сделал паузу, ожидая, что произойдет взрыв смеха, но так как никто не засмеялся, то он продолжал: – ...Итак, выступает знаменитый сыщик и артист полковник Мозур с сеансом милицейской магии! Ну, мы-то с вами понимаем, – тут Голубовский улыбнулся мудрой улыбкой, – что ее вовсе не существует на свете и что она не что иное, как суеверие, а просто полковник Мозур в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части, то есть разоблачения этой техники, а так как мы все как один и за технику, и за ее разоблачение, то попросим полковника Мозура!
Произнеся всю эту ахинею, Голубовский сцепил обе руки ладонь к ладони и приветственно замахал ими в прорез занавеса, от чего тот, тихо шумя, и разошелся в стороны.
Выход мага с его псом, вступившим на сцену на задних лапах, очень понравился публике.
– Кресло мне, – негромко приказал Мозур, и в ту же секунду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел маг. – Скажи мне, любезный Рекс, – осведомился Мозур у пса, – как по-твоему, ведь украинское народонаселение значительно изменилось?
Рекс поглядел на затихшую, пораженную появлением кресла из воздуха публику и кивнул головой.
– Ты прав. Граждане сильно изменились, внешне, я говорю, как и сама страна, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, но появились эти... как их... жовтоблакитные флажки, памятники героям УПА...
Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он является прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были забиты артистами и рабочими сцены, и между их лицами виднелось напряженное, бледное лицо Суркова.
– Но меня, конечно, интересует гораздо более важный вопрос: изменились ли эти граждане внутренне?
Физиономия Голубовского, приютившегося сбоку сцены, начала выражать недоумение. Он чуть-чуть приподнял бровь и, воспользовавшись паузой, заговорил:
– Пан полковник выражает свое восхищение Украиной, развитием страны, а также ростом национального самосознания украинцев после освобождения от ига монголокацапских оккупантов, – тут Голубовский дважды улыбнулся, сперва партеру, а потом галерее.
Мозур и Рекс повернули головы в сторону конферансье.
– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Рекса.
– Рекс заскулил и отрицательно помотал головой.
– Так что же говорит этот человек? Он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил полковник и, обратясь к Голубовскому, прибавил: – Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
С галерки плеснуло смешком, а Голубовский вздрогнул и выпучил глаза.
В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Голубовский стоял красный, а Сурков был бледен.
– Между прочим, этот, – тут Мозур указал на Голубовского, – мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс! Что бы нам такое с ним сделать? – Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.
– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное предложение Мозур, – голову оторвать? Это идея! Рекс! – закричал он собаке, – фас! Айн, цвай, полицай!
– Ааааа!!!!! Мамочки!!!!! Спасите!!!!! – завопил Голубовский.
– Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? – грозно спросил Мозур у сидящего на люстре Голубовского.
– Не буду больше! – проныл Голубовский.
– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо.
– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил Мозур, обращаясь к залу.
– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и преимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими.
– Ну что же, – задумчиво отозвался маг, – они – люди как люди. Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... оранжевая чума только испортила их... – и громко приказал: – Место, Рекс.
Мозур снял Голубовского, из штанов которого был выдран изрядный кусок материи, с люстры, поставил на ноги и выпроводил со сцены со словами:
– Катитесь отсюда! Без вас веселей.
Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел только до пожарного поста, и там с ним сделалась истерика. Он жалобно вскрикнул:
– Москали, кляти москали!
В числе прочих к нему бросился Сурков. Конферансье плакал, ловил в воздухе что-то руками, бормотал:
– Быдло! Совки! Монгольское иго! Ненавижу! Ааааа!
Курьер побежал за врачом. Голубовского пробовали уложить на диван в уборной, но он стал отбиваться, сделался буен. Пришлось вызывать карету скорой психиатрической помощи. Когда несчастного конферансье увезли, Сурков побежал обратно на сцену и увидел, что на ней происходят новые чудеса.
Маг сказал:
– Однако мы заговорились, дорогой Рекс, а публика начинает скучать. Покажи для начала что-нибудь простенькое.
Зал облегченно шевельнулся. Мозур и Рекс разошлись в разные стороны по рампе. Мозур щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
– Три, четыре! – поймал из воздуха пакетик с неизвестным веществом и бросил его псу. Рекс ловко отбил пакетик лапой,так что он улетел в неизвестном направлении. После этого пёс раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвал неимоверный аплодисмент.
– Класс, класс! – восхищенно кричали за кулисами.
А Мозур тыкнул пальцем в партер и объявил:
– Пакетик этот таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Власа Базарова из Кемерова, как раз между сторублевкой и повесткой о вызове в суд по делу о лишении родительских прав по причине лудомании.
В партере зашевелились, начали привставать, и, наконец, какой-то гражданин, которого, точно, звали Власом Базаровым, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника пакетик и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с ним делать.
– Да это же настоящая голландская трава! – изумлённо воскликнул он.
– Пусть она останется у вас на память! – прокричал Мозур. – Как вы играете в покер, лучше бы вы нюхали клей по подъездам.
–Я, – продолжил Мозур, – вообще не понимаю, как этот тип попал в покеристы. Из него такой же покерист, как из Рекса служитель украинской автофекальной православной церкви.
При этих словах Рекс отвернулся от Мозера и демонстративно направился в противоположный конец сцены.
– Ты не похож на служителя украинской автофекальной православной церкви, Рекс – поспешил добавить Мозур.
– Сыграйте и со мной в такой пакетик, – весело попросил какой-то толстяк в середине партера.
– Авек плезир! – отозвался Мозур, – но почему же с вами одним? Все примут горячее участие! – и скомандовал: – Прошу глядеть вверх!
Свет в зале погас.
– Айн, цвай, полицай! – крикнул Мозур, и свет зажёгся.
– Молодец, Рекс, хороший пёс –, нежно зашептал Мозур собаке в ухо и ласково потрепал её.
Поднимались сотни рук, зрители доставали из бумажников пакетики. Запах не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах настоящей амстердамской марихуаны. Сперва веселье, а потом изумленье охватило весь театр. Всюду гудело слово "трава, трава", слышались восклицанья "ах, ах!" и веселый смех.
Несколько молодых людей, обменявшись многозначительным веселым взглядом, снялись с мест и вышли из зала. В театре стоял гул, у всех зрителей возбужденно блестели глаза.
И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.
Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из ложи N 2:
– Все-таки желательно, пан полковник, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с голландскими пакетиками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.
Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнего вечера Эдуарду Иосифовичу Герпецу, выдающемуся одесскому политику, неоднократно становившемуся мэром города Одессы.
Эдуард Иосифович помещался в ложе с пожилой, дорого и модно одетой дамой, бывшей, как вскоре выяснилось при составлении протокола,  супругой Эдуарда Иосифовича.
– Пардон! – отозвался Мозур, – я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.
– Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.
При этих словах Рекс встал на задние лапы и как будто зашептал что-то на ухо Мозуру.
– Зрительская масса, – перебил Герпеца полковник, – как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Эдуард Иосифович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?
– Отчего же, – покровительственно ответил Эдуард Иосифович, – но непременно с разоблачением!
– Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Эдуард Иосифович?
При этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо Эдуарда Иосифовича изменилось, и весьма сильно изменилось.
– Эдуард Иосифович вчера вечером был на заседании горсовета, – очень надменно заявила супруга Эдуарда Иосифовича, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии.
– Уй, мадам! – подтвердил Мозур, – натурально, вы не понимаете. Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Эдуард Иосифович отпустил своего шофера у здания горсовета (весь театр затих), а сам поехал в гости к судье Приморского районного суда Ярышевой(той самой, что дважды выносила решение в пользу Эдуарда Иосифовича по искам о фальсификации одесских выборов) и провел у нее в гостях около четырех часов.
– Ой! – страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине.
Супруга же Эдуарда Иосифовича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом.
– Все понятно! – воскликнула она, – и я давно уже подозревала это. Теперь мне ясно, почему эта бездарность получила должность судьи!
И, внезапно размахнувшись коротким и толстым лиловым зонтиком, она ударила Эдуарда Иосифовича по голове.
Мозур же прокричал:
– Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Эдуард Иосифович!
– Как смела ты, негодяйка, коснуться главного демократа этого города? – грозно спросил Эдуард Иосифович, поднимаясь в ложе во весь свой невысокий рост.
Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел его супругой.
– Уж кто-кто, – ответила она, хохоча, – а уж я-то смею коснуться! – и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Эдуард Иосифовича.
– Милиция! Взять ее! – таким страшным голосом прокричал Герпец, что у многих похолодели сердца.
А тут еще Мозур выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр:
– Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!
Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению полковника, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш.
На мгновенье почудилось, что будто слышаны были некогда какие-то малопонятные, нечленораздельные, но разудалые слова этого марша, из которых можно было разобрать часто повторяющееся слово "холуи".
А может быть, не было никаких этих слов, а были другие на эту же музыку, какие-то неприличные крайне. Важно не это, а важно то, что в Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. К Герпецевой ложе бежала милиция, на барьер лезли любопытные, слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра...

Отредактировано СюгировФан (2012-01-09 17:10:37)