Многоликая
whychess
декабря 1, 2011 5:24 утра

Маша Манакова

Секс-символ 2000-ых рассказывает о женских шахматах, театре и сексе во время турнира.

Подробнее

Текст: Влад Ткачев
Фото: Ирина Степанюк

Эксгибиционист и аутист, функционер и журналист, гроссмейстер и при этом артист - лиц у нее так много, что я был уверен - интервью получится совсем не таким, как обычно. Калейдоскоп ее превращений завораживает, и настолько открытой в шахматном мире умеет быть только она. Клише шахматиста установилось с незапамятных времен - Маша его разрушает.
Все-таки, в шахматах не только две краски - белая и черная...

ШАХМАТЫ

Владислав Ткачев: Маша, хоть ты и была в один момент 20-й шахматисткой мира, я тебя вижу этакой экзотической птичкой, не знаю как залетевшей в наш не балующий разнообразием шахматный мир. Как это получилось?

Мария Манакова: Я была таким вундеркиндом, который, знаешь,  за что бы ни брался, всё получалось. С 3-х лет читать, писать, петь, танцевать и всё-всё-всё. И всё это на меня наваливалось, но почему-то именно шахматы остались. Я недавно смотрела передачу и с удивлением узнала, что в наркологических диспансерах лечат не только алкоголиков и наркоманов, но еще и  людей, больных игрой. Я – больная и знаю это точно: чем бы ни занималась, всегда возвращаюсь в шахматы. Вот, даже сейчас должна ехать в Эмираты – так у меня руки и ноги трясутся в предвкушении дозы.

То есть объяснение в том, что ты – игрок. А болела ли ты картами, казино?

- Я боюсь. Нет, ну, в карты играла, потому что там траты небольшие. А в казино один из моих ближайших родственников просадил всё состояние; и я знаю, что если туда войду, меня могут не оттащить.

А вообще, оказалось, что шахматы - это мой путь.

Я с него соскальзываю, но постоянно возвращаюсь. Если бы выбрала другой, это могло оказаться для жизни куда более полезно в материальном плане или для перехода в другие виды деятельности.

Когда-то Стейниц, - все-таки первый чемпион мира, на всякий случай, - сказал страшную вещь: шахматы - жестокая игра. То есть они требуют отдать всего себя, но, в конце концов, не дают желаемого удовлетворения. Ты с этим согласна?

- Нет. Не потому, что это неправильно, но для меня эти слова – абстракция, они ничего не значат. Иногда, когда я играю решающую партию, ну, например, в чемпионате Европы, мне кажется, что я сейчас умру. Вот хожу и понимаю, что умру. Это, конечно, жестоко, но мне-то это приятно, как некая форма мазохизма.

А в какие годы ты была профессионалом? Ты ведь не сразу ушла в театр.

- Что ты называешь профессионализмом?

Когда ты занимаешься только шахматами.

- Никогда. У меня были краткие периоды, еще до замужества, - мои золотые годы, - когда я шалила с компаниями и на мотоциклах разъезжала, лет с 16-ти до 19-ти, наверное. Тогда я могла заниматься по 10 часов в день шахматами. Но ведь это не профессионализм, он предполагает постоянные поездки по турнирам, особое отношение к игре. Я и сейчас время от времени погружаюсь в шахматы тотально, но всякий раз ненадолго.

И с тобой будет так всегда?

- Да. Раньше я думала, что это плохо, а потом поняла, что просто я – такая. Теперь я это принимаю. Когда надоедает в шахматах, перехожу в театр или еще на какие-то виды деятельности и там растворяюсь. А потом мне и это надоедает, я возвращаюсь сюда; и мне кайфово.

А когда ты стоишь на сцене, у тебя в голове позиции крутятся?

- Ты позицией что называешь?

Хм, я имею ввиду шахматные позиции.

- А-а-а, шахматные. Нет, они у меня вообще никогда не крутятся. Это, видимо, только мужчинам свойственно.

Ну, раз так, то давай о женских шахматах и поговорим. Известно, что живется шахматисткам непросто. Стало несколько лучше после появления Гран-при, но в целом очень непросто. И вот, трое из вас попытались в свое время эту ситуацию изменить: сначала Костенюк устроила фотосессию в Майами, затем ты показала свои прекрасные части тела, ну, а затем Погонина заговорила о шахматной Камасутре. Вот, только каждый раз это не получало дальнейшего развития, и ситуация у вас оставалась прежней. Как тебе кажется, почему?

- Про Погонину я читала исключительно в  шахматных СМИ, видела ее логотип на различных профильных сайтах. В этом смысле она как бы варится в этой шахматной каше, как и многие другие. А Костенюк, я считаю, сделала очень большое дело для шахмат. Более того, все это как раз получило развитие, потому что ее отец оказался хорошим менеджером и  сделал из этого отлаженную систему. Она смогла привлечь деньги, открыть школу, и это колоссально для раскрутки шахмат. Я тоже, считаю, сделала кое-что, потому что напомнила о нашем существовании за пределами шахматного мира.

фотосъемка для журнала “Spiegel”

Как ты решилась на ту революционную по шахматным меркам фотосессию?

- В том, что разделась, было очень много всяких мотивов. Как мне сказал фотограф журнала «Maxim»: «Нет такой женщины, которая бы тайно не мечтала сняться полуобнаженной для какого-нибудь хорошего журнала».

Я недавно задумалась, что, возможно, одним из мотивов было сказать своему бывшему мужу «фи»:

мол, ты меня ревнуешь неизвестно к кому, а теперь, пожалуйста – весь мир меня хочет. Вот, на тебе! Опять-таки, я не хотела быть секс-символом, и если меня таковой провозгласили… Неужели ты думаешь, что я приходила к журналистам и говорила: «Вы знаете, вообще-то, я секс-символ!»

Ты не думаешь, что развития эта история не получила, как и все другие, потому что каждая из вас раскручивала через секс себя, но не шахматы?

- В ответ тебе скажу: а как можно раскрутить шахматы, кроме как через себя саму? Что я могу еще сделать? В последнее время я попробовала заняться поиском спонсоров, и у меня это даже получилось.

С этого момента можно поподробнее?

- Я сейчас занимаю пост председателя женской комиссии Московской федерации и привлекла один банк, мы сделали роскошный турнир.

Но, к сожалению, это оказалось одноразовой акцией. Я тебе расскажу, что недавно познакомилась с одной крупной бизнесменшей, которая заинтересовалась спонсорством шахмат. И теперь уже не хочу эту женщину потерять, не хочу просить спонсировать женский турнир, потому что они заплатят один раз и больше не вернутся.

Появится у них на сайте информация, что провели шахматный турнир, спонсировали инвалидов, помогли открыть кружок кройки и шитья, поддержали мать-героиню. Но реальной выгоды от этого у них нет.

Поэтому я сейчас работаю над проектом, который может быть им действительно интересен, например, соединить шахматы с одним из видов искусств.

Ну-ка, ну-ка!

- Ничего рассказывать пока не буду. Но в любом случае, я не хочу, чтобы спонсор к нам приходил, ничего не получал взамен и уходил. Что же касается твоего вопроса о женских шахматах, я, вот, подумала: они ведь вообще никому не интересны, если взять мир обычных людей. Я поняла, что женщины… Когда меня в каком-нибудь поезде спрашивают, чем занимаешься, и я отвечаю, что играю в шахматы, они реагируют: «Да не может быть! Ты такая красивая и в шахматы играешь?! Да не может быть!!!». И я поняла, что людей интересует в женских шахматах экзотика, и именно так их и надо продвигать.  А то смотрю, вот, женский Гран-При в Ростове: у них там пресс-конференции – это же охренеть можно!

Я представляю, как это происходит: садятся пять девушек и рассказывают: «Я вместо конь f3 сыграла конь d2». Кому нужно слушать пресс-конференцию эту?!

Я тебе скажу, чем я вообще известна. Сажусь, скажем, играть где-нибудь в блиц, в той же Сербии, и начинаю болтать. И, вот, когда голова отключается, болтовня начинается гениальная совершенно. Вокруг меня собирается человек 50, понимаешь. И все стоят, ржут, прикалываются, и вот это – шоу! Есть в шахматах харизматичные люди, и с ними это могло бы получиться. А что слушать эти пресс-конференции? Мужскую-то слушать невозможно, не то, что женскую. Представляешь, сколько все это стоит: плата работникам, техническое оснащение? Ну и вот, куда деньги уходят. Да, сейчас у РШФ их много, но должна быть какая-то система! Боюсь, правда, что это невозможно.

В шахматах женский и мужской пол равны?

- Ты имеешь ввиду, по силе игры?

Да.

- Нет, не равны, ты же знаешь!

Я хотел это услышать от тебя.

- Если не брать пример Юдит, то женщины, они ведь корчатся, как эти, кролики перед удавом. Иногда, правда, случаются чудеса, и они делают ничью или даже выигрывают.

А какая у этого причина? Разница в воспитании,  роль замужества?

- Да, это в том числе. А вообще, из-за разницы в мышлении, менталитете: мужчины – они военные, они должны на мамонта идти, понимаешь. Это такие мужские они придумали себе игрушки и балуются с ними. А что бабы делают в этих видах деятельности – вообще большая загадка.

Ну, ты же говорила до этого о «пути», Дао.

- Да, я не отказываюсь. Как раз недавно объясняла своему другу, как я делаю выбор в шахматах, почему я вообще антишахматный человек. По идее, когда в шахматах есть выбор, правильно его делать, основываясь на здравом смысле, рационально: здесь мой фланг ослаблен, там у меня плохо стоит фигура и т.д. Я же поступаю иначе: вот позиция, получающаяся после этого хода, мне нравится больше. Больше нравится и всё! Именно поэтому я переигрываю всех в сложных позициях, потому что там как раз здравый смысл меньше всего задействован.

Я вообще только полгода назад поняла, что такое шахматы. Это здравый смысл.

И ты это поняла совсем недавно?

- Да. Не знаю, скажется ли это на моих результатах.

А хотелось бы?

- Очень.

В одном из интервью ты сравнила партию в шахматах с флиртом.

- Я этого не говорила, это всё журналисты придумали.

Даже про партию мужчины с женщиной?

- А, это всё правда. Меня тут недавно одна шахматистка пригвоздила к стенке и говорит: «Ты всё наврала! Не может быть такого, чтобы во время партии влюбиться друг в друга! Это ж надо было такое придумать!» А я ей объяснила, что мне ничего придумывать не надо, я живу по максимуму. Я действительно страшно влюбилась во время игры. И при том, что меня очень тяжело затащить в постель, почти нереально, с этим человеком мы уже через час там и оказались.

И это мой бывший муж.

Как красиво!

- Да, это супер! Потрясающе! Более того, это, ну, как бы не только с моим мужем, когда мне нравятся мужчины во время партии, а может даже и… Ведь вообще, когда играешь с сильным соперником, как бы проживаешь с ним одну жизнь.

Возникает единое магнетическое поле?

- Вы как бы входите друг в друга. И в этом смысле,

с кем бы я ни играла, становлюсь с ним близка, будь то мужчина или женщина.

И мы одно целое…

ТЕАТР

Твое детство прошло за кулисами?

- Не за, а перед кулисами.

Это как?

- Это значит, на сцене. Я выступала везде, где только можно было, а в 7 лет меня взяли после сложнейшего конкурса в школу Спесивцева, там на вопрос, какие роли люблю играть, я ответила: «Главные!» Они пять минут хохотали, а после этого приняли в школу и тут же дали главную роль. А потом я ушла в шахматы.

То есть сначала ты играла в детском театре?

- Это была специальная театральная школа – из нас делали настоящих профессиональных супер-актеров.

А затем я бросила это и вернулась серьезно в театр уже после того, как сбежала от мужа.

Это в каком году?

- Мне было тогда лет 28, может, 27. Вот, я туда пришла и пребываю там с головой, по 24 часа в сутки занимаюсь театром.

Ты себя актрисой какого плана считаешь? Я на тебя смотрю, и мне определенно кажется, что ты – комик, мечтающий о трагическом.

- Все думают, как ты. Наверное, так и есть. У меня есть способность: я любой текст превращаю в… Был такой случай: к нам приехал на семинар один известный австрийский режиссер, и в его спектакле на английском языке я должна была играть жену известного человека, прошедшую с ним через всю жизнь. Это была драма, почти трагедия. И вот, мы вышли на сцену – народ лежал просто, настолько это было смешно и легко. Были даже серьезные разговоры о моем приезде в Австрию для постановки новой версии этого спектакля.

Иначе говоря, ты нашла новое прочтение известной пьесы.

-  У меня остались фотографии, где мы оба ржем на сцене в самый трагический момент.

А как звали режиссера и его пьесу?

- Уоррен Розенцвейг, а название вещи не помню – ну, это про основателя еврейского государства.

Что тебе больше всего понравилось играть за свою карьеру?

- У меня сейчас идет спектакль, это вещь по Булгакову – смесь «Дон Кихота» и «Мастера и Маргариты». Я играю самого Булгакова, мечтающего стать дирижером.  А вообще, это вещь музыкальная, всякие инструменты олицетворяют различных персонажей. Режиссер хотел, чтобы я произносила авторский текст и была такой драйв-машиной, на которой всё держится.

Так вот, когда мы начали репетировать, из меня получился совершенно безумный, экзальтированный дирижер, который просто сходит с ума.

Обожаю эту роль, она у меня любимая, потому что реально могу делать, что хочу. А так, за годы, что я играю в ШДИ (Школе драматического искусства), основной у меня была роль еврейского праведника, которому приписывается создание Голема, глиняного человека.

То есть ты играла мужскую роль?

- Это особенность игрового театра, там главное – текст. Если мужской текст произносит женщина, в этом есть какая-то пикантность. Ну, и тем более, то, что женщина создала мужчину – согласись, в этой истории появляется новая плоскость. Мой партнер по этому спектаклю – единственный человек, который в силах меня выдержать, я ведь могу заниматься театром бесконечно и не устаю совершенно.

С ним та же история. И вот, мы с ним жили в театре. По пьесе я должна останавливать его силой духа, он же был совершенно неуправляемый. Каждый раз это был для меня огромный вызов, и я не знала, чем это окончится.

Но в этом же и был нерв пьесы?

- Да, да, мне кажется, это был центр спектакля.

Хорошо, Ты всегда мне говорила, что обходишься без различных средств: алкогольных или наркотических, так?

- Да, да, да.

А твои коллеги? Ведь в богемных кругах это принято.

- Я знаю. В тех группах, где я была, это дело любили. Случалось так, что спектакль опаздывает на полчаса. Что случилось? – Главный актер дрыхнет там, никто не может его разбудить. И вот, зрители сидят и ждут, когда эта радость наша проснется.

И зрители знают это и всё равно приходят?

- Этот театр вообще экспериментальный, и наш режиссер, он фигура такая…

Публика знает, что здесь может быть всё, что угодно. Сколько раз было, что идет спектакль, всё хорошо, затем выходит Юхананов (режиссер) и говорит: «Так, всё! Это полная хрень! Останавливаем. Зрители, мы вернем вам деньги, можете взять и уйти прямо сейчас. Я на это смотреть больше не могу! Вот, давайте, с вами разберем.» После чего каждый зритель высказывался: «Да нет, мне, вроде, всё понравилось». То, что устраивал Борис Юрьевич, было настоящим шоу, иногда даже лучше самого спектакля. Еще мы в этом театре занимались «Фаустом», я там говорила первый монолог, и это была одна из важнейших и самых ярких вещей, что я играла в театре.

Твоя работа в экспериментальном театре наложила какой-то отпечаток на шахматы?

- Я вообще экспериментатор – жертвую по несколько турниров, чтобы испробовать в себе какую-то новую черту характера или дебют. И понимаю, что плохо сыграю, но я ведь буду жить вечно, мне всё равно.

Несмотря на то, что это влияет на результаты?

- Ну вот, потому я в низах всё время.

Вообще-то, я разговариваю с бывшей 20-ой шахматисткой мира!

-
Обычно на взлете, влюбленности какой-нибудь, безумии у меня получаются успехи.

Влюбленность тебе и в шахматах, и в театре помогает?

- Это основная движущая сила.

А просто секс? Сама же мне говорила, что ты маньяк.

- Какой кошмар, да?

У меня был суперфинал России, так я вообще не спала, секс у меня был – просто ужас!

Не спала ни минуты?

- Почти. Приходила на партию в совершенно безумном состоянии. Там любви было мало.

То есть просто животный секс?

- И он уничтожил мне турнир. Но я не жалею.

Это в каком году?

- Ну, в каком – позапрошлом.

Ну, надо же детали знать. А какое влияние секс во время турнира оказывает на мужчин, на твой взгляд?

- Не знаю, я с шахматистом никогда…

Так у тебя ж муж был гроссмейстером!

- Ах, ну да.

Тоже был маньяком?

- Ты знаешь, он был очень природным человеком и всегда чувствовал... Я же, на какой бы турнир мы ни приезжали, всегда подстраивалась под него: если ему хотелось, да, если нет – то нет. Я во всём всегда под него подстраивалась, а потом мне это надоело, и я развелась.

Ты всё же не ответила на мой вопрос о влиянии на мужчин.

- Да вообще эти шахматисты – странные, больные люди. Им так важно хорошо выступить в турнире, что всё остальное уходит на задний план.

А в артистических кругах иначе?

- Да, иначе.

Больше спонтанности?

- Знаешь, мне повезло, что я имела дело не с такими профессионалами, из которых театральный институт выбивает всё человеческое. Настоящий талантливый человек снимает тормоза и вбрасывает себя целиком на сцену. Так же, как и в шахматах или другом виде искусства. Тормозов быть не должно, искусство этого не терпит. Вот почему мой любимый  кинорежиссер – Триер, - всего у меня их три: он, Бергман и Тарковский, - он на максимуме, буквально выворачивает себя наизнанку.

И актеров тоже.

- Естественно. Как он скажет, так и будет. Говорят, Гротовский в театре работал так же. Собственно, то, чем я занимаюсь, похоже на Гротовского – это так называемый мистериальный театр.

Хорошо, а кино всегда оставалось только мечтой?

- Нет, я снималась. Мой приятель сделал классный совершенно фильм, он получил очень хорошие отзывы. И я там сплошной линией иду по всему фильму и пою старинную сербскую песню.

Значит, в кино ты была один раз?

- Да. Но это было значимо. Хотя я еще снималась в одном сериале и различных эпизодах. А вообще, да, я хочу в кино и сейчас над этим активно работаю.

Кстати, давно заметила, что когда не говорю на кастинге, что шахматистка, всегда прохожу пробы.

А как бы ты описала разницу между работой в театре и кино?

- Я бы по своим ощущениям описала это так: в театре образовывается какая-то магия в процессе действа. Ты опускаешься в абсолютно другое измерение, - я его называю «игровой коридор», - и это и есть тот самый наркотик, которым артисты живут. Ты впадаешь в какой-то транс.

В этом священнодействии есть что-то религиозное?

- Да, абсолютно. А в кино тебя могут прервать и вдруг сказать: «Стоп! У вас тут косметика расползлась», или что-то в этом духе. В этом вся разница, здесь я никакой магии не вижу. Хотя есть режиссеры, типа Триера, которые “скачущей” камерой и прочими ухищрениями умеют создать нечто магическое.

Про него часто говорят, что актеры на съемках чувствуют себя  едва ли не изнасилованными. У тебя такие ощущения в карьере уже были?

- Конечно.

Все режиссеры – насильники и монстры, страшные люди.

Они кладут тебя на алтарь искусства.

И ты ложишься. После этого бывает хорошее чувство, а иногда не очень.

А случалось у тебя, что ты увлекалась театром и шахматами одновременно, возвращалась «изнасилованная» домой, включала трансляцию с супер-турнира, и тебе снова становилось хорошо?

- Да, шахматы – прекрасная терапия. Это вообще мой совет всему шахматному миру: когда есть какие-то внутренние проблемы, несчастья или что-то в этом духе – занимаешься шахматами, и всё вдруг встает на свои места.