...И этот удар!
Мы покидаем зал и, обходя людей, быстро  поднимаемся к нему в номер. Стоим друг против друга в  одинаковой позе, скрестив руки на груди.
— Что происходит, Рудольф Максимович? Зеваю в один ход, второй раз в жизни.
Я молчу. Он переходит в спальню и начинает  раздеваться. Значит, хочет делать сеанс — соображаю я.
Он забыл, что партии завтра нет и сеанс необязателен. Но не говорю ему об этом, а быстро готовлю  магнитофон. Он ложится, и я накрываю его одеялом.
— Что происходит? — продолжают шептать его  губы.— Ведь так хорошо играл! Я молча делаю все, что нужно, и только в конце сеанса беру слово.
— Анатолий Евгеньевич, с ним надо не играть, а  бороться! А для этого надо быть свежим. А вы каждую ночь занимаетесь до трех и еще — минимум два часа перед партией. У вас мозг перегружается!
— Да, вы правы,— шепчет он. — Завтра — никаких шахмат! Будем гулять и 
отдыхать. — Да-да.
— И отключаем Москву! Пусть вас оставят в покое.
Сыграете в свою силу и разнесете этого пацана.
— Да, я знаю.
...Он снова одет.
— Вас ждут друзья?
-Да.
— Французы, с кем вы были вчера?
— Нет, швейцарцы. Схожу с ними в ресторан.
— Правильно. Хорошо будет, если поддадите.
— Пожалуй, я так и сделаю.
Спускаюсь в ресторан отеля и заказываю пиво. Я не пью, и пиво на меня действует лучше всего. Поэтому беру еще пива, и еще. Не хочу, но выпиваю все до конца. К тренерам заходил, их не было. Я догадываюсь, где они. Сегодня мы все нарушили сухой закон, не
сговариваясь. Резко звучит телефонный звонок, и я узнаю голос
тренера:
—- Мы уходили, Рудольф Максимович.
— Я искал вас.
— Но, понимаете, мы не выдержали. Я сплю всего два часа!
— Правильно сделали. Я искал вас, чтобы выпить вместе.
— Где он?
— Уехал с друзьями.
— Пусть он напьется, и завтра никаких шахмат.
— Так и будет.
— Что он делает! — тренер перешел на крик.— Что он делает! Вы чувствуете — у него каша в голове! Он не соображает!
— Не соображает, потому что вы его заебали шахматами!
— А что я могу сделать?
— Только вы и можете сделать. Вы — старший тренер. Должны сказать: «Все! Хватит!» Если засрем матч, то все равно мы друг другу больше не нужны, а если выиграем, он все простит.
Он кричит, я чувствую, со слезами на глазах:
— Он что, кого-нибудь слушает? Вас он слушает?
Он никого не слушает!
— Если мы встанем рядом, то послушает.
— Не знаю...
— Поверьте мне. Наступает страшный момент в его жизни, и только мы можем ему помочь!
— Не знаю,— повторяет он. Потом спрашивает: — Когда он придет?
— Не беспокойтесь, я возьму его на себя.
— Вы кушали?
— Да, идите. Я предупредил Фернандо, что вы придете.
— Спасибо. Рудольф Максимович, я хочу напиться. Иначе не выдержу.
— Правильно.
— Значит, договорились! Шахматы — к ебеней  матери!
— Правильно.

— Я все чаще задумываюсь в последнее время,— сказал мне вчера Карпов,— почему так много злобы
в мой адрес? Стоит ошибиться, как они сбегаются на сцене в кучу, показывают на мою позицию и смеются.
— Вы десять лет были чемпионом мира,—  ответил я.
— Ну ладно — Каспаров,— продолжал он.— Но среди них и те, кому я сделал много хорошего.
— Вы десять лет были чемпионом мира,—  повторил я.

Спасский: «На время длительного матча Виктору необходимо запастись одним умением — посылать всех на хуй.